English Version Петербургские художники На главную
    >сайт художника МИЛА АРБУЗОВА
         
 
Банальность.doc

Банальность - одна из священных коров двадцатого века.
Банальное то высказывалось от имени повседневности, то по наитию непосредственности, то от лица тавтологии, но всегда и повсюду - от имени "самой реальности". Что, как не работу банального  демонстрировали фабричные  реди-мейды Дюшана, прозаические видео Уорхола, наконец, современные реалити-шоу, воплощающие  зачарованность скукой беспочвенного,  банальным как знаком  «реального» (правда, воспроизведенного строго по зрелищному, а значит, искусственному, канону)?
Так из  "общего места" банальное внезапно оказывалось уникальным. Из места многократного повторения превращалась в несхватываемый сознанием отпечаток реальности,  мимолетный осколок «истины» или «правды», который можно заполучить по чудесному мановению или  случайному произволу.
В лучах этой славы банального   складывалась история современной культуры, где почтенные вывески соседствовали с масскультом.
Cовременная апология повседневного, предлагающая искать реальность именно в "ускользающем, массовом, неподвластном сознанию», здесь смыкалась с традицией авангарда, полагавшего за  непосредственностью (автоматизмом) выход во внеисторическое/трансцендентное. А очарованность «случайным, несобственным, созданным для забвения» рифмовалась с модернисткой верой в наивное,  позволившей Бранкузи сказать: "Когда мы перестаем быть детьми - мы уже мертвы".
На протяжении века от импрессионистов до минималистов, от примитивистов до абстракционистов «банальное» пользовалось неизменным успехом и соучастием. Все это время оно  утверждало одни и те же вариации принципов: превосходство формы над содержанием, отказ  от  иллюстративной   повествовательности, смысла, истории. Банальное тяготело к молчанию, закрывало доступ в репрезентацию, взамен предлагая объект, который не вел ни к чему, кроме себя, не высказывался ни о чем, кроме себя, не развивался,  не выходил за собственные пределы. Словно зеркальный  куб Тони Смита. 
 


Удивительное заблуждение. Как если бы можно  вообразить себе образ, не отбрасывающий тени. Столь молчаливый, столь замкнутый на себе, что одним только существованием остановил бы  работу воображения. Столь солиптический,  предельный и недвусмысленный, что любое высказывание о нем оказывалось его же дословной цитатой.
Фактически мечтая о существовании подобного образа, мы мечтаем освоить действительность непосредственно, высказаться о мире  без всяких потерь.  В искусстве такой шанс нам был  неоднократно представлен:  банальное то выступало  в роли "буквального" (Уорхол), то в образе "повседневного" (Джармуш), то под маской "естественного" (Херст). Нам утверждали, что женское тело, природный ландшафт, или же  "повседневность за кофе и сигаретами"  - это те самые предельные образы мира,  отрицающие как собственную глубину, так и возможность любого приписываемого извне "содержания". Банальное свидетельствовало лишь о собственном месте, отказываясь свидетельствовать о чем-то ином.
И тут происходило любопытное зрелище -  эта уловка банального нас словно бы парализовала. В  его демонстративном отказе  "быть чем-то иным" (обладать «внутренним содержанием») таился вызов нашему взгляду. В его утверждении равенства («здесь нет ничего, кроме женщины, которая занимается рутинным домашним трудом», «здесь нет ничего кроме людей, праздно болтающих ни о чем и курящих сигареты») была своя волнующая драматургия. Драматургия отсутствия.


Живопись Милы Арбузовой будто бы провоцирует нас увидеть ее в ракурсе той самой необязательной повседневности, которая ничего не взыскует, ни о чем особом не повествует, иными словами, не прогибает пространство каким-нибудь неожиданным смыслом. Как модно сегодня думать: «Предмет искусства должен быть предельно необязателен».
Оставим в покое призраки тех, кто мыслил иначе (а именно, всю до- и постренессансную живопись, всех проклятых романтиков-пейзажистов, зачем-то писавших гористые ландшафты, наводнения и  прочие «извержения Везувия»). Допустим, что Мила Арбузова действительно интересуется «трэшем» и «взглядом любителя-неофита». Допустим, что ее живопись, чисто формально работает с взглядом, который  бесцельно блуждает средь однотипных окраин,  не выделяя из пространства сюжет,  а просто-напросто умножая реальность с помощью мыльницы.
Однако же. Если следовать за названием («Хроника нерегистрируемых процессов»), художник задумывал не коллекцию (которая, как известно, необязательна), а, скорей, каталог, во всяком случае, стремился выделить из реальности то, что обычно не попадает в поле случайного взгляда.  
Отсюда и явная постановочность кадра («Внутренняя Азия»), и целенаправленный выбор среды (“All we need is love”), и сюжет, отчетливо ведущий генеалогию то от Линча (депрессивный гламур «Вэйтинг фор Саммер»), то от Гогена («Едоки арбузов») - скажем, как реплика его таитянским пейзажам.
Фиксируя повседневное, ее живопись будто бы желает сообщить нам нечто о «правде жизни», однако говорит лишь о законах нашего взгляда, давая в распоряжение и картину, и дискурс.
Да, художница заселяет холст вполне прозаичной  натурой - торсы на пляже, лакированные солнцем тела, покатые ребра автомобилей. Да, эта натура - бабушки с семечками, ларьки, типовые спальники - вроде бы не настаивает ни на чем, кроме собственного присутствия.
Однако чем циничней она бравирует бессодержательностью, тем сильнее взывает к поискам смысла. Чем равнодушнее утверждает "небытие", тем активнее уверяет в невозможности помыслить  отсутствие. И, наконец, чем буквальней она хочет казаться, тем более выразительной и сложной  она становится.
Принцип Арбузовой - идти через умножение предметной среды,  достигая не полноты, но отсутствия. Корпулентные дядьки на пляже, девушки с пакетами «Манго», купчинские Лолиты… Все предельно  банально, и вдруг - ярко-желтая арабеска чулка («Sunny Days»), или нога на фоне малахитовой плитки («Оазис»), Амстердам, лишившийся всех культурных аллюзий и явившийся в виде кислотной марки, или  опрокинутый в сиреневый морок ларек с красноречивым и ироничным заголовком «Все течет». Так автор,  пытающийся воспроизвести  повседневность, немедленно отрицает ее.
Как известно, банальное-как-повседневное не добилось больших высот на поле масс-медиа, где, казалось бы, ему отведены почетное место и рейтинг. Бесконечные реалити-шоу, без перерыва транслирующие реальность, всегда  выглядели дешевым спектаклем, потому что всего лишь инсценировали  банальность,  профанируя ее на уровне исполнения («Это не повседневность, это всего лишь ее имитация», - вот самый растиражированный упрек торговцам реальностью). И наоборот, узнаваемые образы Милы Арбузовой вызывают к жизни «правдивые формы банального», но самим фактом «отбора» этой искусно добытой реальности от банальности ускользают.
(«Это слишком естественно, чтобы быть настоящей банальностью»,  -  сказали бы мы).
Так  банальное постоянно  терпит фиаско – оно всегда оказывается в другом месте. С чем это связано?  - С немиметической природой банального. Банальное неподражаемо, в него невозможно попасть. Как архитонко заметил Барт: «У банального отсутствует тело».

Вика Смирнова, искусствовед, кинокритик